Действие наркотика: опыт на себеЧто чувствует, что видит человек, принявший наркотический препарат? На эти вопросы решил ответить новосибирский исследователь Сергей Сперанский, поставив на себе такой опыт. После приема ЛСД я в течение 43 минут не испытывал никаких ощущений. Впрочем, это не совсем точно: в конце периода появилось смутное чувство, родственное мышечной слабости, а также нерезкие ощущения тепловых и холодных волн, проходящих по телу. Через 43 минуты меня попросили достать из кармана пиджака 10 рублей. Войдя в комнату, я сразу же увидел какой-то пиджак и решил, что это, наверное, мой. Однако, подойдя ближе, я усомнился в этом. Я пришел на опыт в своем парадном костюме, и пиджак был, как мне казалось ранее, вполне приличным. Теперь же я увидел нечто невероятно пыльное, мятое, все в волосах и перхоти; резко бросалась в глаза потертость ткани во многих местах. Только достав свой паспорт из внутреннего кармана; а затем и требуемые 10 рублей, я понял, что это все-таки мой пиджак. По ходу действия я обратил внимание на свои руки. Они также были ужасны: грязные, потные, морщинистые, уродливо узловатые. В то же время прочие люди еще казались мне обычными. Эпизод занял 2 минуты, когда я вернулся, прошло 45 минут с момента приема препарата. Возвратившись, я сел за письменный стол перед листком бумаги, на котором предполагал записывать свои ощущения. Напротив меня сидела сотрудница В., с которой мы ранее почти не были знакомы. Первые минуты по возвращении все оставалось обычным. Потом я заметил, что белый цвет бумаги как бы стал дышать разными цветами, оставаясь при этом белым. Воздух как бы «укомплектовывался» цветом, становясь плотным, зрительно осязаемым. Цвета стали яркими, праздничными, насыщенными. На лице своей соседки я явно видел печать равнодушия и казенного выполнения обязанностей. Черты лица, фигура, руки стали видоизменяться - сначала нечувствительно, потом все сильней и сильней - как бы материализуя возникшее представление о казенности. Стали отчетливо видны некрасивые волосы на руках. Желтые клыки вылезли вперед, увеличившись в размерах. Почти незаметные ранее недостатки фигуры доросли до уродства. Это был как бы сам портрет равнодушия и казенности, изображенный с поразительной силой. Когда отрицательные эмоции перевешивали, я переводил взгляд на стену, где рассматривал щербинки и царапины на штукатурке. Стоило вглядеться в них, как они оживали: начинали шевелиться, пульсировать, переливаться многокрасочными узорами. Наблюдение узоров было легким, приятным, веселым занятием, но я вскоре спохватился, что могу пропустить нечто более интересное, и снова начинал смотреть на своих удивительных соседей. Три антипатичные мне фигуры воспринимались в едином «ключе» и были ярко-зелеными. При сохранении индивидуальных особенностей отдельные детали карикатурности как бы перекочевывали от одного к другому, сходясь, как в центре, в сотруднике Г. Антипатия к нему была особенно сильна, и лицо его постоянно принимало многообразные звериные обличья, чаще всего напоминая лису и волка. Сотрудник Б. был окрашен в «цвета ничтожества» - грязновато-желтый, грязновато-зеленый и грязновато-коричневый. Здесь «манера изображения» была явно другой и, я бы сказал, более реалистической. А выразительность и обобщенность образа были так велики, что я не мог удержаться от смеха при виде столь совершенной пустяковости и никчемности. У сотрудницы Д. на первый план выступили жеманство и косметика: кроваво-красный накрашенный рот и подведенные глаза. Преувеличенно удлиненные углы глаз выходили далеко за пределы лица, «не вмещались» в него. Все позы и жесты трактовались как приемы вульгарного обольщения, не достигающие, однако своей цели. Это было неизящно, слишком прямолинейно, однако скорее забавно, чем неприятно. Мое отношение к сотруднице в «ЛСД-состоянии» можно назвать добродушной снисходительностью; при этом отсутствовало как моралистическое осуждение, так и принятие расточаемых сексуальных импульсов. Вообще мой пол безмолвствовал на всем протяжении эксперимента. Самой неприятной изо всех была сотрудница А. Она олицетворяла собой грубость и догматизм и вся состояла из тяжеловесных кубов цвета грязи. Интересно, что она была единственным человеком, у которого трансформировался не только внешний облик, но и голос - он тоже стал крайне неприятным, отрывистым, «режущим» слух, напоминающим лай. Студент Эдик, с которым я познакомился за полчаса до приема препарата, сразу же мне понравился. Теперь я отдыхал на нем от «отрицательных» персонажей. Эдик воспринимался в розово-красных тонах с цветными (преимущественно сине-фиолетовыми) тенями. Он настолько точно укладывался в изобразительную манеру Леже, что, назвав это имя, я чувствую: мне нечего больше прибавить. Напротив, мое восприятие Цезаря было чрезвычайно сложным и не имело себе какого-либо эквивалента. Он двигался в ярком освещении, как это бывает в цирке или театре. Однако было ясно, что свет не имеет внешнего источника, а исходит от него самого. Меня обрадовал приход жены Цезаря Тани, к которой я всегда относился с симпатией. Таня села около меня, и я принялся ее разглядывать. Это оказалось приятным занятием. Все в ней было округло, женственно, уютно, в гармоничных, кофейно-кремовых тонах. Тут я уловил общее замешательство, услышал хихиканье и сразу понял, что мой интерес к Тане был истолкован публикой как вожделение. Это возмутило меня и вызвало презрение к столь пошлому образу мышления. На мгновение все присутствующие окрасились в «цвета ничтожества». В какой-то момент я заметил, что рядом со мной копошится нечто безобразное, пучеглазое, жабовидное. Мелькнула мысль: неужели это может быть человеком? Вдруг чудовище с криком отскочило от меня, и я понял, что это все-таки человек. Как впоследствии оказалось, это была одна из женщин-врачей, пришедших на демонстрацию. Она подошла, чтобы измерить пульс и испугалась взгляда, в котором ей почудились агрессивные намерения. Как оценить необычное восприятие в «ЛСД-состоянии», его социально-психологическую сторону? Можно ли считать, что становится понятна объективная сущность других людей, что они, как рентгеном, «просвечиваются» взглядом человека, принявшего препарат? Было бы соблазнительно уподобить ЛСД «волшебным очкам», позволяющим свободно читать скрытые побуждения. Однако мне кажется, что этого все же делать нельзя. На первый взгляд может показаться, что явление это не имеет прецедента у «нормального» человека - но именно лишь на первый, очень поверхностный взгляд. В сущности, мы воспринимаем художественно всех, к кому неравнодушны. А нимбы вокруг головы святых, сами понятия «святости» и «ослепительного величия»? Вряд ли эти образы могли возникнуть случайно. Очевидно, нам органически свойственно воспринимать светящимися тех людей, которым мы приписываем особое значение. В «ЛСД-состоянии» торжествует именно художественная правда о человеке, хотя для этого, возможно, приходится кое-где «потесниться» правде конкретной. Все эмоции в «ЛСД-состоянии» обострены, неприятное становится невыносимым, а приятное вызывает восхищение, доходящее до восторга. Как ни богаты впечатлениями были немногие часы «ЛСД-состояния», оно, по-видимому, реализовывалось далеко не полностью. Почти все время (за исключением слушания музыки) преобладающим было ощущение безвозвратно уходящих «неукомплектованных» мгновений. Остро не хватало действия, драматизма (хотя по обычным критериям его было более чем достаточно). Несмотря на свои удивительные трансформации, «действующие лица» казались слишком статичными. В каком-то смысле самые неприятные впечатления были «лучше» этой незаполненности времени. «Алгебра счастья» в «ЛСД-состоянии» заключалась в определенном соотношении приятного и неприятного. При всех болезненно воспринимаемых антипатиях и других мучительных моментах «ЛСД-состояние» было великолепно, но могло быть (я в этом уверен) еще гораздо лучше. Достигнув максимума, действие ЛСД держалось на этом уровне около 5 часов. Затем круто, в течение какого-нибудь часа, все нормализовалось. Осталась усталость - но как ни странно, довольно умеренная. Настроение я бы назвал равновесным, огорчение, что «все кончилось», компенсировалось удовлетворенностью результатами опыта. Опять-таки, как ни странно, этот мир после ЛСД не показался убийственно серым, а был именно обычным в полном смысле этого слова. Сейчас прошло уже более недели с момента приема препарата, и есть возможность оценить его последствия. В основном, все осталось прежним, но «что-то» все-таки изменилось. Это «что-то» настолько подвижно и неуловимо, что дать ему хотя бы приблизительное определение чрезвычайно трудно. Дважды за этот период ощущение «иного видения» было настолько ярким, что не оставляло сомнений. В одном я совершенно уверен: «остаточный сдвиг» от ЛСД действительно имеет место и не проходит даром. Сергей СПЕРАНСКИЙ comments powered by Disqus
|
|