Между жизнью и смертью
Маска смерти
«Оно» похоже на смерть
Земного здесь пропал и звук
Преодоление смерти
Человек и чума. Триумф смерти
У общей смертной ямы
Коса смерти и закон вечной жизни

Он и Она рядом. Он играет на лютне и не отрываясь смотрит на Нее. Она же смотрит в нотную тетрадь, словно боясь пропустить ноту в музыке, звучащей лишь для Нее. Они вдвоем среди бушующей смерти. Смерть у них за спиной, она рядом. Они не слышат и не видят ее? Или любовь — это единственное спасение от ужаса смерти? А может быть, любовь сильнее смерти и смерть отступит, не тронет, пощадит?

Это небольшой фрагмент из картины Питера Брейгеля-старшего «Триумф смерти».

За спиной влюбленных — стол, накрытый белой скатерью. Опрокинуты бокалы с вином, разбросаны карты, забыты даже золотые монеты... Только что здесь пировало веселое общество. Но застолье прервано беспощадной гостьей — Смертью.

А за другим столом еще веселятся. Хотя уже слышится стук колес телеги, везущей мертвецов.

Этот другой стол поставлен русским поэтом А.С. Пушкиным в его знаменитом «Пире во время чумы».

Луиза (приходя в чувство):
Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый...
Он звал меня в свою тележку...

Но и это мрачное видение никого не останавливает. Пирующие вновь садятся за столы и требуют «буйную вакхическую песнь».

Смерть плотным кольцом окружила безумцев, но продолжают наполняться бокалы, смех разносится по темной безлюдной улице, и Луиза все так же ненавидит «волос шотландских этих желтизну». Зависть гложет ее, и ядовитые злые слова обрушиваются на Мери, посмевшую заслужить похвалу Председателя. Безумный праздник продолжается.

Чума уже увела из круга пирующих самого веселого и остроумного, но «Причины нет печалиться» считают его друзья и собираются в его память... повеселиться.

Тьма сжимает кольцо небольшого пространства, где прямо на улице стоит стол.

Странное и жуткое, страшное веселье царит за этим столом: за спинами этих людей происходит нечто настолько страшное, что они не позволяют себе оглянуться.

Люди утратили Дом. Бездомное человечество, человечество, выплеснутое как помои на деревенскую улицу.

Бездомные и беззащитные. Дом утрачен не потому, что пришла чума. Эта чума — наказание за утраченное чувство самого священного и драгоценного дара жизни. За утраченное и поруганное таинство смерти.

Эта трагедия — предупреждение. Пушкин делает наиважнейшее открытие: смерть — реальность этой жизни, смерть — часть жизни. Смерть не отрицание бытия, а продолжение его.

«Пир, его картина общества, под которым уже давно пошатнулись его основания. Уже утрачена всякая вера, надежда кажется одним бесполезным обманом, мысль тускнеет и исчезает: божественный огонь оставил ее, общество совратилось и в холодном отчаянии предчувствует перед собой бездну и готово обрушиться в нее. В будущем нет ничего, надо требовать всего у настоящего, надо наполнить жизнь единым насущным».

Это Ф.М. Достоевский сказал о «Египетских ночах». Но что же он мог сказать о «Пире во время чумы»:

Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы.
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы!
И девы-розы пьем дыханье,—
Быть может, полное Чумы!

Разве не о том же и у Достоевского?

Чума — естественное следствие в мире, где утрачена главная особеность человека — живая душа.

Здесь, как у Питера Брейгеля, лишь смерть и мертвецы. Да нет, страшнее. Там есть влюбленные, есть те, кто не сдается на милость победителя, преодолевая ужас смерти. Хотя и здесь, у Пушкина, такой человек есть:

Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
...ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми телами потрясают!

Это старый священник. Но его горестный призыв прервать чудовищный пир напрасен. Его не слышат, он обращается к мертвецам. Откликнется лишь один. Но именно он осознает, что безнадежно поздно:

Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего...

Отчаяние — смертный грех, убивший душу раньше тела. Человек, не сумевший принять смерть матери и жены, сломленный ужасом смерти, — мертв и уйти со Священником уже не может. Ему некуда идти. У него нет Дома здесь, но он утратил право на Дом и там, куда ушла любимая жена.

Председатель:
Отец мой, ради Бога, Оставь меня!

Это последняя просьба на исходе сил, когда все уже понято, осознано, безвозвратно потеряно.

Священник:
Спаси тебя Господь!
Прости, мой сын.

Как горестно это последнее «прости» оно подводит черту, оно уже — над трупом.

Священник уйдет. А жуткий кощунственный пир продолжится. Останется Председатель, «погруженный в глубокую задумчивость». Останутся пирующие, чужие другу люди. Их Дом разрушен, и Чума как солдат-наёмник уносит щедрую дань.

Эти люди бездомны от того, что никто никому не нужен. Все, что происходит в пространстве трагедии,— без любви, вне любви.

Но это и есть смерть. Жизнь без любви страшна. Жажда любви — жажда духовная. Эта высокая жажда делает человека человеком. Это самый высокий, самый божий из даров.

Помните, как рассказывают о любви, исходящей от Света, те, кто пережил клиническую смерть? Эта любовь так чудесна, так сильна, что людям хочется навсегда остаться с ней, в ней.

Мёртвый песок жизни
Свет в конце тоннеля
Смерть - это рождение, рождение - это смерть
Колесо жизни и смерти
Связь миров
Смерть, зачем ты нам дана?
Исскуство умирать
В присутствии смерти